Пространство многоточий

Мальчик

Как же мне хотелось в море —
Лёгким, злым и молодым.
Этот берег нам проспорит,
Растворится, словно дым.
Мне подальше бы от фальши,
От елея и тоски.
Чтобы жил весёлый мальчик,
Поседевшие виски.

Звезда

Я клеймён был ещё до рожденья
Шестикрылой суровой звездой,
И стояли несметные тени
Долгой ночью, вовеки седой.
Я на этой земле доживаю
Пограничный, изломанный век...

Проступает звезда кочевая
На потертом моём рукаве.

А птицы забыли...

А птицы забыли взять пеленг на юг,
Хрипели, хотели любви и признания,
Над ними всходили снега мироздания,
Казалось, что в глотках ледышки поют.
Под ними — деревья, деревни, и тут,
В тоске, в глубине, где не верится в бредни,
Где тонущий след по тропинке последней,
Неспящие дети за песней бегут.
И взглядом пытаются выследить птиц,
Так счастливо стынущих в небе предзимнем:
«Куда мы летим, для кого же мы гибнем...»
И только мазки запрокинутых лиц.
Завьюжит. И мир, возмутительно чист,
Не будет запятнан ни шагом, ни криком,
И слабо мелькнёт над простором великим
Шальное перо или гаснущий лист.

Муся

                   Маме

Из ада везли по хрустящему льду
Дрожащую девочку Мусю...
Я к этому берегу снова приду
Теряясь, и плача, и труся.

Полуторка тяжко ползла, как могла,
Набита людьми, как сельдями,
И девочка Муся почти умерла,
Укрыта ковром с лебедями.

А там, где мой город сроднился с бедой,
Где были прохожие редки,
Ещё не знакомый, такой молодой,
Отец выходил из разведки.

Над Ладогой небо пропахло войной,
Но враг, завывающий тонко,
Не мог ничегошеньки сделать с одной
Едва не погибшей девчонкой...

Встречали, и грели на том берегу,
И голод казался не страшен,
И Муся глотала — сказать не могу,
Какую чудесную кашу.

Эти травы и эти деревья

эти травы и эти деревья приходят ко мне из земли,
из младенца зерна и давно постаревшего корня.
что узнали они, выходя из подменного сонного в горний,
что забыли они навсегда, что запомнить смогли?

я боюсь наступить неподсудным своим башмаком.
стебли выгнуты луком, но неуловимы их стрелы.
и рисуют они времена и зелёным и жёлтым на белом,
и нескошенным телом слепой утверждают закон.

кто ещё в этом времени, мире по пояс навеки зарыт,
кто закрыт на тюремный замок и не может укрыться…
и стоят, и качаются, их растворяются лица.
вот и эта страница сгорает на углях зари.
 
На этой улице печальной

На этой улице печальной
Мне бросили канат причальный:
Давай,  вставай-ка на прикол!
Здесь небо улеглось на крыши,
И третий день уже не дышат
Слепые окна над рекой.
На них — задернутые шторы,
За ними ходят командоры,
Верша последние суды.
В кроватках каменные дети,
А в кадках залежался ветер,
И нет ни воли, ни судьбы.
Здесь может быть, но быть — не может,
Здесь от дождя не стынет кожа
И всюду край, куда ни кинь…

На этой улице печальной
Мне бросили канат причальный,
Но я не протянул руки.

* * *
на серой изнанке мира
написано «маде ин чина»,
и утекают сквозь дыры
следствия и причины.
и пропадают навеки —
вот они были и сплыли,
некие человеки,
тише дорожной пыли.
как будто бы кто в охапку
схватил, а душа живая…

китаец в стоптанных тапках
сидит и дыру зашивает.

Синица

Меня спасали кошки, птицы,
Собаки, лошади и лисы...
Мне разве снится, что синица
Меня искала по столице,
Когда, отчаяньем гонимый,
Я бился в каменные пасти —
Как бы случайно, как бы мимо,
Стараясь на глаза попасться,
Перечеркнула слабым телом
Всех вертикалей злую силу...
И эта тяжесть отлетела,
И эта горечь отпустила.
Её «зинь-зинь» мне стало знаком
Что гибель проскочила мимо.
 
А я ... я спас одну собаку...
Но это несоизмеримо.

Лазарю

Я прочерк между прошлым и былым,
И проступают лица через дым,
Которые и вспомнить-то не просто —
Оплывшие, как свечи на ветру...
Я к ним приду, я ради них умру,
И в этот ряд я встану не по росту.
Но как же коротка моя черта,
И не успел я, в общем, ни черта,
Немного же пайка нам дали в руки!
Хотя пока не оборвался звук
И нас ещё не взяли на испуг
Смешные погребальные старухи.
И сладок воздух, и вода вкусна,
И я ещё так много не  узнал,
И столько не расслышал между строчек.
Простите, что не рвётся эта нить,
Но буду я судьбу благодарить
За долгое пространство многоточий...

Крик. Мунк

он кричит на мосту на причале на сходнях
и от этого крика вскипает вода
он пришёл из беды он ворвался в сегодня
и отсюда уже никуда никогда
наши злые слова наши старые страхи
если празднует боль будто кто отпинал
фреди крюгер души он приходит на взмахе
топора и от ужаса мокнет спина
вы забудете имя помянут не к ночи
для чего в этом месте он всё поменял
и кричит и стоит будто он приколочен
на мосту на пути от меня до меня.

* * *
Лошадка цвета мышки,
И мышка цвета сумерек
Живут себе в домишке
И ждут людей, что умерли.
Давно уже,  до знака,
Когда поперли сволочи...
Была ещё собака,
Да надорвалась воючи.
Судьба такая вышла —
Там, где пути заросшие,
Живут лошадка с мышкой,
Пропавшие, хорошие...

Когда...

когда на исходе мира всё становится серым
сирым а точнее всего седым
и то что могу я вспомнить кажется сором
в городе который называет себя содом
никакие ангелы ни один ни двое не обманут время
и даже втроём не удержат качающуюся ось
они сидят вкруг чаши там на стене в раме
и видят нас отчаявшихся насквозь
а четырем ангелам уже дали команду по коням
и старший до блеска начистил свой геликон
однако же когда мы окончательно канем
кто защитит землю если придёт великан
пожиратель камней истребитель вод
его звездолёт уже приготовил свои ножи
но мы встанем ряд за рядом во имя того
кто дал нам свободу воли и право на жизнь.