Выбирать между небом и землёй, всё равно что – между мечтой и правдой;
правда не отрицает мечты, просто оставляет ей при себе меньше места, ровно столько, чтобы не слыть беспросветным романтиком, но, в то же время, и не откровенным и циничным правдорубом.
Открытость, честность, русскость и твёрдость – и это всё сполна присутствует, всё разговаривает, всё – точно вопреки манерной философии, салонной вычурности;
«Приближая к земле» – такое ощущение или даже некое закадровое название для страницы этого автора всякий раз проявляется в моём восприятии и воображении.
Земное, надёжное, вечное, то, что было и будет всегда, то, что зовётся корнями, тягой к ним.
Правдой зовётся, простой и грустной, как закат, простой и высокой, как рассвет, правдой, рождающей доверие, вызывающей ностальгию.
 Знакомьтесь, у меня в гостях автор «поэзии.ру»
Виктор Брюховецкий
Догнивает ковчег...
Догнивает ковчег, а ведь скоро потоп,
Нужен плотник рукастый – подладить, подштопать.
Подошёл человек, в киле дырку проскрёб:
– Стройте новый, а этот оставьте – утопит...
Сход собрался, на сходе собрали деньгу,
По талону в лесхозе сто елей срубили,
А когда вывозили – штук тридцать пропили:
– Тут и семьдесят хватит, – решили в кругу.
А потом пилорама, горбыль, то да сё,
И пол-литры, и стружки, и горы опилок –
В общем, всё, что всегда в суете лесопилок.
А когда разгляделись, то поняли – всё!..
И опять мужики собирались окрест,
И сказал самый дошлый разумное слово:
– Не печальсь, мужики, забабахаем крест,
Крест, он все-таки – крест, может, выживем снова...
Опять кочевая судьба...
Айда, голубарь, пошевеливай, трогай...
Б.Корнилов
Опять кочевая судьба на колёсах –
Цигарка да холод вожжей,
Стога вдоль дороги, лысухи на плесах
И жёлтая зыбь камышей.
Которую осень живу на телеге –
Всё еду куда-то туда.
С рожденья в погоне, с рожденья в побеге –
Ни компаса и ни следа.
Манит и манит ястребиная воля,
Зовёт к горизонту стерня.
Овца одинокой копной на приколе
Молчит и глядит на меня.
О чём ты, созданье! Ещё приторочен
Сентябрь к луговине сырой,
Брусок не намочен и нож не наточен,
И снег за Белухой-горой!
Гуляй, кучерявая! Солнце высоко.
Плывёт паутина, плывёт.
Дыши полынями, речною осокой,
И гибель тебя обойдёт.
Не верю, что все мы игрушки в конверте,
Где каждому номер нашит,
Что строчкой косою посланье о смерти
За нами спешит и спешит.
Какие тёплые глаза...
Какие тёплые глаза...
Какие горестные руки...
Смотрел задумчивый вокзал
На скромный ритуал разлуки.
Она и он.
Банально?
Да.
И неуютно, как в ненастье.
Но вот поделена беда
На две, примерно, равных части.
...Она вошла в вагон. Присела.
Какое крохотное тело.
Затем она сняла кольцо,
В ладони спрятала лицо,
И всё. Ни вздоха и ни стона,
Ни капли лжи, ни капли зла...
И долго жители вагона
Смотрели, как она везла
Свою беду, свою вину
В ладонях через всю страну.
И широкие скулы...
... И широкие скулы неровной гряды,
И кочующий беркут, и перепел в поле,
И ярлык золотой из далёкой Орды –
Это всё моя родина.
В крапинах соли
Ночь привязана прочно к Полярной звезде:
Тяжко дышит, стекая тяжелой росою,
И зари полушалок полощет в воде,
Раскрывая ворота идущему зною.
И восходит восток!..
Ничего не забыл.
Мне хранить это всё до последнего часа.
Я всю юность мою красотой облучался –
Чернозёмы пахал и стропила рубил,
И за злаком ходил, набирающим колос.
Но весёлую ноту превыше любя,
Я стрелял, отгоняя печаль от себя,
В журавлей за глубокий рыдающий голос.
Может, это как раз и даёт столько боли!
А иначе, зачем каждой ночью в строке
Вызревает роса с лёгким привкусом соли
И, с ресниц опадая, плывёт по щеке.
Портрет
Я смотрю на портрет. На портрете мой дед.
Замечательный дед. Молодой, тридцать лет.
Он сидит на бревне с кобурой на ремне.
Прислонился к сосне. Улыбается мне.
Молодой-молодой! В кольца чуб завитой!
Ни морщинки на лбу. Разгадаю судьбу...
В трех верстах от села банда Харченко шла.
Банда сабли несла, раскалив добела.
Банда шла на конях в чужеземных ремнях.
В золотых галунах. Коршуньём — в стременах!
Дед заметил беду, чуб откинул со лба –
Крепко верил в звезду, да, видать, не судьба:
Он за веру свою был разрублен в бою
До ремня от плеча. Вот как сталь горяча!
Банда лихо прошла: от села – полсела,
За погостом – погост, на три тысячи вёрст.
...Председатель-чужак на коне прискакал.
Он про банду не знал и про деда не знал.
Он в конторе сидел, над бумагами сох.
Он погост приказал распахать под горох.
Уродился горох в человеческий рост!
Председатель косился на дальний погост,
Норовил запахать. Мол, родят хорошо.
Да на Пасху его прокололи ножом.
Схоронили в селе, на скрещенье дорог.
Председателю памятник, деду – горох...
Бабка ходит в поля. Бабка ходит едва.
Ни креста, ни холма. Только память жива.
Ей всё кажется: дед где-то рядом живёт,
А вот где это место, никак не найдёт.
Клодтовские кони – 2
1.
Пропахший камышами и туманом,
С батоном в сумке и пустым карманом,
Счастливый, как Колумб, открывший Новый свет,
Покинув мир скрипучего вагона,
И, примеряя зыбкий свет перрона
К своим плечам, я вышел на проспект.
На всех домах сверкало и блестело!
(Наш председатель за такое дело
Электрика уволил бы давно).
Но Невский был раскрашен и расцвечен,
И каблучки стучали в этот вечер,
Как тысячи костяшек домино.
Я шёл – не знал куда, но знал – откуда,
И верил я – должно свершиться чудо,
Оно меня нашло на мостовой –
Какой-то парень с мышцами атлета
Держал коня, а тот в потоках света,
Подняв копыта, замер надо мной!
Как будто бы в ночном, в степи Алтая,
На задние копыта приседая,
Не ощущая тяжести узды,
Он пляшет у костра в туманном дыме,
Огромный!
И передними своими
Копытами касается звезды!
Был этот конь так хорошо сработан,
(Наверно, скульптор конюхом работал!)
И я надолго замер у коня,
Дивясь его забронзовевшей силе.
А люди воздух рвали и месили,
Толкались и ворчали на меня.
Но я не замечал их недовольства.
В моей породе есть такое свойство –
Стоять и удивляться на виду...
И думал я, стирая пот с ладоней,
Коль в городе живут такие кони,
То я, наверно, здесь не пропаду.
2.
Все несутся! Шальное отродье!
С опаленною зноем губой.
Я запутался в ваших поводьях
Всей своей непонятной судьбой.
Голубые гривастые звери!
Мост Аничков – родное село!
Подойду, засмотрюсь и поверю,
И услышу, как скрипнет седло.
Только скрипнет и – всё! И – погнали!
Берегитесь подков, «жигули»!
Вы такое видали едва ли,
Да и где бы увидеть могли?
На Дворцовой? Так это не кони,
Их, покорных, ведут в поводу,
На таких не умчишь от погони,
И подковой не выбьешь звезду.
А для этих – все звёзды под ноги!
Унесут, растворятся во мгле,
Даже, если не будет дороги,
Даже, если я мёртвый в седле.
Унесутся! Хоть к Господу-Богу!
На кровавых губах унесут!
Потому что иначе не могут,
Потому что я знаю – спасут…
3.
А лето было – Боже мой! Стоял в лесах звериный вой,
Леса горели, как костры, и город, серый от жары,
В полубреду ли, наяву, пил газировку и Неву.
Воскреснет день и зазвенит, и солнце упадёт в зенит,
Вагоны полные людей умчат за город поезда,
И только клодтовских коней никто не замечал тогда.
Я приходил к ним в эти дни. О, как измучились они!
Как ждали – где же облака?.. Их потемневшие бока,
Лоснясь на солнце, как в огне, казались бронзовыми мне.
А в это время Ленинград пил родниковый лимонад,
Шипело бархатное пиво краснобаварского разлива,
А им бы в час жары-беды хотя бы по ведру воды!
И я решил, что в эту ночь я должен их беде помочь –
Ведь в детстве приходилось мне на водопой водить коней,
Я знаю, как в такие дни из речки воду пьют они...
И вот, когда взошла луна, и город был в объятьях сна,
Когда затих машинный вой и не был виден постовой,
Я по рекламной синеве всех четверых увел к Неве.
И кони пили из реки! Качались мерно кадыки,
Нева дышала, как во сне, и видно было в тишине,
Как в такт размеренным глоткам вздымались конские бока...
Когда сквозь улиц пустоту я их привел назад к мосту,
То перед тем как встать на камни, сомкнулись кони в полукруг,
И тёплыми, как хлеб, губами коснулись плеч моих и рук.
А днём опять жара была. По Невскому толпа плыла.
Толпа устраивала быт – и волновалась, и молчала,
Спешила и не замечала следов шестнадцати копыт.
Лилианна:
Здравствуйте, Виктор.
Я очень рада, что Вы пришли в Гостиную, обязательно воспользуюсь случаем и расспрошу Вас о многом и разном.
Расскажите о себе, о том, как взрослели, как и где росли, что прочно помнится из давно ушедших лет, а ещё мне всегда любопытно: помнят ли поэты, когда их жизнь нечаянно разделилась на ту, что была до стихов и ту, что теперь..со стихами.
Как это было у Вас? И есть ли это чёткое деление?
Виктор:
Здравствуйте, Ли!
Я родился и рос (до 17 лет!) на Алтае.
В обычной русской бедной семье. Работать я начал с семи лет, при отце. Об этом потом.
Первое стихотворение я написал в 7,5 лет по приказу отца, который на моё гундение:
– Пап, пусти побегать...
Сказал просто:
– Нечего сапоги рвать, садись лучше и стихи пиши.
Я сел и написал. Он прочитал, отвесил мне (с любовью) подзатыльник и пустил меня бегать (у нас не говорили – гулять). Я пошёл бегать и бегал до 19 лет.
Не написал за всю школу ни строчки, но знал – надо будет, напишу.
Перед Армией (я служил три года) сильно затосковал по родине (я уже жил под Ленинградом, в 5 км) и написал десятка полтора стихов, которые остались под подушкой, а племянник (мой) их, после моего ухода в армию, нашёл.
Я всё забыл, но он потом мне о них напомнил.
Третий заход в «стихи» был в армии. Литконсультант журнала «Старшина-сержант» очень толково мне объяснил, что я должен делать, хотя и похвалил:
– С этими стихами вас в Литинститут могут принять без экзаменов, только вы эту дурь из головы выбросьте и идите в технический вуз. Обеспечьте себе и семье твёрдые рубли, а потом уж решайте: писать, не писать. Пишущей нищеты – пруд пруди, а если поэт – это никуда не уйдёт.
Спасибо дяде!!!
Так я закончил ЛИАП (Лен. Институт Авиаприборостроения), женился, родил сына и в 26 (26!) лет взялся за перо серьёзно, понимая при этом, что безнадёжно отстал.
Я участник 3-х или 4-х конференций, у меня 9 книг, около сотни журнальных и альманашных публикаций, но поэтом я себя не считаю.
Все факультативно.
Хочу – пишу, не хочу – не пишу.
Стихи меня не кормят. Пишущую братию не люблю, ощущаю постоянную недоброжелательность. Стихи принесли мне столько зла, что я и говорить не хочу...
Мне повезло, у меня были хорошие наставники (фамилии не называю, не уполномочен). Подсказывали, правили, ругали... Но, в основном, хвалили. Я думаю – не перехвалили, я уже хорошо оброс мышцами, и меня не погнуло.
Люблю: рыбалку, ягоды, грибы, подлёдный лов (!!!), огород, у меня «нахаловка» рядом с домом.
Помидоры, огурцы, лук – шашлыки, копченая рыба... стихи.
Жена стихи мои не читает, но и не ругается, что иногда пересиживаю за столом. Шалит мужик, ну и пусть...
Так что я не знаю: откуда стихи ко мне пришли и куда уйдут.
Могу ли я не писать? Легко. Но жалко не писать-то, ведь у меня порой что-то получается. Я хоть и атеист, но ведь, если дали, то и спросят. Вот горе-то... Такой капкан, ёлки-палки.
Лилианна:
Спасибо за подробный ответ, Виктор, за Вашу открытость, за светлые улыбки, чувствуется, что всё это Ваше простое как раз – подтекст стихотворений;
конкретную тему «зло от стихов» мы с Вами минуем, давайте поговорим лучше из чего они (стихи Ваши) складываются, как возникают?
Чего в них больше: желания сесть и написать или нечаянности, экспромтности или долгой работы по улучшению звука, строфики, к примеру?
Виктор:
Я с самого детства очень любил подслушивать стариков (не старух!)
Они сидели на брёвнах, курили, говорили о войне, об урожае, о жизни, короче. Но они говорили своими словами. И я в эти слова влюблялся. Это раз.
Второе – с первого класса и по 11, пока не уехал в Питер, я не отдыхал ни одного лета, я занимался промыслом сусликов.
Любой промысел предопределяет одиночество.
Теперь представьте: пацан, мешок с капканами, суслики, коршуны, беркуты и степь бескрайняя. Поговорить не с кем. Я научился говорить сам с собой. Кем только я себя не воображал – тут и Айвенго, и деловары, и Руслан. Всё! С мечами, автоматами. Но это мне не мешало, я был адекватен. Читал запоем книги (в школе, конечно). Очень любил стихи, но сочинять не догадался и это замечательно – я копил.
Играл в карты, на деньги. Пил вино. Курил. Скакал на конях. Косил, запрягал, стрелял, ставил сети, ловил ондатр... Готовился в крестьяне. Но не судьба.
Родился сын, написал жене стих, отпечатал на машинке (чёрт подсунул!) и... погиб. Я увидел напечатанные свои стихи, сразу вылезли все недочёты, которые я поправил.
Я взял перо, понимая, что время упущено, что я ничего не знаю о литературе, о размерах (я и сейчас хорей от ямба не отличаю, а зачем?) Вообще – пустышка, но я и задач великих не ставил.
Садился и писал. О кострах, о погоде, о конях... О чем попало.
Мои опусы увидел умный дядя (уже не живет, к сожалению), и дал мне почитать раннего Горбовского. Потом дальше, потом больше. Потом меня стали публиковать толстые журналы – Нева, Аврора...
Но я крестьянин и знаю – это не моё.
Степь... Я полюбил одиночество еще там.
Как я пишу.
Просто. Всё начинается с одного слова. Вот хожу-хожу и вдруг – как споткнусь. Или вычитаю, или услышу...
Родится строка, к ней я начинаю буквально ногами выхаживать вторую строку... Потом третью... четвертую
Чем это закончится, я не знаю, но когда строфа сформируется, я сажусь к столу и не факт, что все получится. Бывает на стих уходит 20 минут, а бывает двадцать дней (лет!).
Мучаюсь ли? Нет. Пишется легко, а получается не всегда. Очень много стихов загубленных.
Запутываюсь сам в себе...
В экспромты не верю. Всё о чем пишу, это из жизни плюс фантазии.
Если бы я всё о себе знал...
Лилианна:
А мне нравится, что Вы такой, нет салонности, нет красивости, это я Вам, как дилетантка дилетанту говорю (улыбаюсь)
Виктор, Вы примерно обозначили, что стихи – для Вас самого, но есть читатели, читатели самые разные: дотошные или внимающие, слушающие или не слышащие. Что хочется донести до них в стихах, через стихи? Всё равно каждый поэт задумывается об этом рано или поздно... Расскажите?
Виктор:
Стихи для меня – это моя большая победа над самим собой, а членство в СП России это, как бы, подтверждает. Это – как дополнение к предыдущему вопросу...
Теперь – читатели.
Во мне – внутри – живёт боль по родине, тяга к ней.
Я знаю, что я на родину не вернусь и от этого ещё больней. Причём я не вернусь не потому, что не пускают туда.
Нет! Я не хочу туда. Там всё так изменилось, что лучше не видеть. По скайпу говорю с другом, всё о родине знаю. Зачем я туда поеду? Плакать? Я и здесь могу обрыдаться. Услышу – «на дальней станции сойду, хлеба – по пояс...» – и готов.
Вот об этом я и хочу рассказать в стихах, другой задачи нет, всё параллельное – это сопутствующее.
О работе не пишу, и так тошно...
* * *
Припаду к родниковым истокам,
Обессиленный в долгой борьбе.
В мире этом спокойно-жестоком
Я хотел рассказать о себе.
Голубые далёкие звуки,
А над ними кружит вороньё...
Как досталось оно в мои руки –
Окаянное счастье моё!
Не пойму, то ли воображенье,
То ли впрямь на тропе луговой
Я увидел своё отраженье
В жаркий полдень в воде дождевой.
И вверху облака надо мною.
И внизу облака подо мной,
И проходит гроза стороною,
И светло над моей стороной!
Так запомнилось это, что где бы
Ни был я, под какою луной,
Помню то изумленное небо
Над весёлой моей головой!..
Вот! Помню и постоянно туда шляюсь. Поймёт ли это мой читатель (появится ли он?), я не знаю, да как-то и не горюю.
Жизнь прошла почти, друзья (на родине) считают, что я – везунчик (а как же – Питер, ВУЗ, Пегас – им не досталось), но не завидуют. И правильно делают. У каждой кошки свои блошки.
Лилианна:
Не секрет, что на лит.сайтах есть такая привычка сравнивать авторов с кем-либо состоявшимся, известным и проводить параллели, иной раз до посинения говоря о вторичности.
Но с именами (тех, с кем, собственно, сравнивают) они как раз часто ошибаются, полагаясь на пресловутый субъективизм. Виктор, а какие поэты Вам на самом деле близки? О ком из них вспоминают реже, чем хотелось бы?
Виктор:
В литературе я человек случайный, от неё не зависимый и потому шибко вредный. «Не сотвори себе кумира». Я и не творю. Поэзия (опять же – если поэзия) моя традиционна, и взоры мои в ту сторону. А потому назову имена, которые у меня в шкафу и к которым я часто обращаюсь. Есенин, Корнилов, Васильев, О.Левитан, Г.Григорьев и Бродский. Последний (ранний) – очень!
У меня даже библиотеки нет. Около литературы не тусуюсь.
Зарубежных (в переводах) вообще не читаю. Не верю, потому что сам пробовал переводить. Для меня стих – когда я вижу, а всякие калейдоскопные тройные «тулупы» – мимо. На нашем сайте такие есть, почёсывающие левое ухо правой рукой через затылок. Можно ли так? Да. Но зачем? Не в цирке.
Лилианна:
«Ничего не забыл.
Мне хранить это все до последнего часа.
Я всю юность мою красотой облучался –
Чернозёмы пахал и стропила рубил,
И за злаком ходил, набирающим колос.»
Это об Алтае, да? А процитируйте сами несколько четверостиший из Ваших пейзажей?
Виктор:
Солнце – розовый осколок колеса.
Встану утром, распечатаю глаза,
Выйду к озеру, замру на берегу,
Кони спутанные бродят на лугу,
Легкой дымкою повитые кусты,
Бьётся жаворонок выше высоты;
Среди зарослей осоки и куги
Щука выгнулась – расходятся круги.
Пахнет свежею прохладой...
Вздрогну я:
Неужели это родина моя,
Вся омытая покоем и росой...
Кружит ястреб над пшеничной полосой,
Утки падают со свистом в камыши,
И почудится, что в мире ни души,
Ни словечка, ни намёка, только я
Да непуганая родина моя!
Перебрал сотни четыре стихов и лучше ничего не нашёл, в смысле пейзажности. Видимо, я не пейзажист. Горе-то какое...
Может, где-то что-то и есть, но на памяти не всплывает.
Лилианна:
Я на самом деле лукавлю, ибо не так много пока на поэзии.ру Ваших стихотворений, а почитать хочется и не только мне. Вы – пейзажист, и ещё какой! Ваша природа всегда узнаваема и зрима.
Осталось нам совсем чуть-чуть.
Назовите, не задумываясь, три слова, характеризующих Вас, как человека творческого?
– ленивый, одинокий, сомневающийся.
А три слова о Вашем характере?
– вспыльчивый, отходчивый, неравнодушный.
Пожелайте что-нибудь своим читателям?
– здоровья! (я очень знаю в этом толк. наелся «досыти»).
Лилианна:
Большое Вам спасибо, Виктор.
И спасибо всем тем, кто уже прочёл, ещё прочтёт и кому всё это действительно интересно.
Я и сама всем желаю здоровья!
© «Verbatim» (Поэтическая Гостиная), Июнь, 2010
|
