» т.XXII – Евгений Тищенко «Душа, соедини меня с земным...»
.. Первое, второе, третье.., десятое, — я зачиталась этими прозрачными, ладными стихотворениями и уже предвкушала, что откликнусь сейчас тепло и восторженно — со всей щедростью сердца, только что испившего в своё удовольствие звука, слова, чего-то родного, близкого, понятного, автор мне ответит, и мы поговорим с ним на одном языке, и обязательно подружимся, но резюме на странице кольнуло резко и до болезненного обидно — стихи уже ушедшего автора размещает его друг, литературный соратник — Любовь Сирота;
она же и отозвалась, она же помогла собрать мне материал для этой страницы.
Не стану писать какое-то особенное вступительное эссе, стихи скажут больше, лучше, вернее, а несколько писем от жены Людмилы добавят штрихов к портрету Евгения Ильича Тищенко (1954 — 2006)
Все словари мертвы...
Все словари мертвы. Слова почти не дышат, разбитые на роты и полки. Их выведешь на свет, но люди не услышат, пока в них крови нет, твоей любви, тоски, пока они молчат и хлопают глазами, на белый свет глядят, как пули на мишень... Так выведи их в лес, что влажным небом залит, на луг, где жизнь поёт, заняв любую щель. Пусть пьют они настой из чабреца и мяты, пусть жимолость чадит небесно, как духи, где капельки души, как и слова, разъяты, и бабочки парят, как белые стихи. Здесь лютня тишины поёт-звенит ковылья, здесь каждый звук растёт и вырастает в слог, здесь слоги и слова вдруг обретают крылья, и ты их создаёшь, как мирозданье Бог. Теперь им дать одно, единственное надо: свой дух и кровь свою и горний трепет крыл, и в них уже поёт гекзаметром Эллада, и в них уже звенит металлом гордый Рим.
8 июня 2000
Ах, скрипочка птичьего зова!..
Ах, скрипочка птичьего зова! Вокруг — тишина. Облака. Звенит соловьиное слово, что песней не стало пока.
Броди же в росе по колена, душой погружаясь в рассвет, в весёлое таинство плена, которому имени нет.
Герой ты иль писарь бумажный, ушедший на миг в забытьё, — природе всё это не важно, когда ты — частица её.
16 апреля 1999
День увязает в сумерек болоте...
День увязает в сумерек болоте, как динозавр, попавшийся в силки. И гаснут на печальной долгой ноте окраины, деревья, васильки.
Свет приглушен и, словно бы притушен, полуреальный, полунеземной. В телах людей просвечивают души, и крылья шевелятся за спиной.
Тишь, как патруль, бредёт по переулкам, разбавив ночь кириллицей чернил. И полночь эту город, словно булку, чуть тёплую, руками разломил.
6 декабря 2000
Душа, соедини меня с земным...
Душа, соедини меня с земным: с турлучным домом, с небом, что над ним, с ромашковым прибоем вдоль обочин разбитой вдрызг булыжной мостовой, с покоем сонных ульев, спящих почек, с кометой ливня, мчащей по кривой.
Я столько лет провел вдали от этих родимых пятен детства моего. И памяти сухое вещество – единственное, что сберёг на свете. … Вопит листва под острым каблуком… Я всё нашёл, чего так не хватает… Но отчего, ответьте мне, не тает горошина тоски под языком?
Но отчего, пришедшему с повинной, былые вины отмолить нельзя, и острые иголочки дождя пронизывают даже сердцевину?
1 ноября 2002
За дар мой сладкий, дар мой горький...
За дар мой сладкий, дар мой горький, что мне дарован однова, за все, клокочущие в горле простые вечные слова, за боль, что прячется под кожей, за то, что жив в таком аду, я поцелую руку, Боже, но на колени не паду. Над лабиринтом старых кровель, когда я с миром говорю, я, признаюсь, порою вровень с тобой кощунственно парю.
13 сентября 1999
Запах варенья в осеннем саду...
Запах варенья в осеннем саду — словно бы отблеск гравюры старинной. Жизнь протекает у всех на виду облачком белым, струйкою дыма.
Пахнет антоновкой тающий день. Вечер, как яблоко, красен и крепок. Сумерек первых густая сирень — словно годов застывающий слепок.
Я уплетаю за обе щеки свежего хлеба душистую мякоть... — Борщ остывает, скорей, мужики! Сколько же попусту можно калякать!..
Поздней цикады пронзительный звук. Голос, летящий ко мне издалёка... Бабочки детства отбились от рук и улетели высоко-высоко.
15 октября 1997
Как ящерица ночь скользнёт за угол...
Как ящерица ночь скользнёт за угол и отворится взору в полумгле всё то, чем жил, о чём я долго думал, с чем я сроднился сердцем на земле:
турлучный дом за синею калиткой, крылатых листьев немудрёный крой, малинника колючая молитва, лучей медовых монотонный рой.
По тёплой коже улицы, босыми перебирая пятками, бегу, где губы листьев повторяют имя, но чьё — никак расслышать не могу.
Прощаются ль?.. Я не хочу прощаться. А если окликают — почему нет ощущенья праздника и счастья, прихлынувшего к сердцу моему?..
На тополя октябрь надел уздечки. Я тоже усмирён и при узде. Но сердце отогрею, как у печки, в размытой ливнем пыльной борозде.
Сгребу в сторонку вечные вопросы о смысле жизни, смысле бытия... Жужжат над сердцем золотые осы: любовь моя и молодость моя.
И жизнь моя трепещет где-то рядом, как птица, что подбита на лету... И этот мальчик с отрешённым взглядом калитку отворяет в пустоту.
9 сентября 2000
Над спелою пропастью лета...
Над спелою пропастью лета, над омутом сада сверкающий август затеплил ночную лампаду. И в этом саду, где гесперис соседствует с циннией, в туманности вздоха мерцают глаза твои синие.
Уронишь свой взор, точно камешек в воду с обрыва, и вдруг понимаешь, что можно быть просто счастливым, ни словом не выдав себя, ни тем более — жестом, а только — улыбкою, взором, что полон блаженства.
И можно куда-то брести сквозь пространство и время, плечом прикасаясь к шагреневой коже деревьев, встречая стрекоз и жуков марсианские лица, — кивать, как знакомым, и вместе природе молиться.
И мягко ступая по финишной ленте прибоя, одну из пустот мировых заполняя собою, из ряби земной выходя на небесную сушу, как лампу ночную включаешь бессмертную душу.
20 сентября 2001
Напротив домов, где горбатятся старые вишни...
Напротив домов, где горбатятся старые вишни, где кожей гусиной туманится ниша окна, не вспыхнет свеча, не поманит рукою Всевышний, здесь денно и нощно душа пребывает одна.
В дыхании ветра, в его постепенной остуде несложно узреть леденящие жесты зимы, но слова глашатай, душа так мечтает о чуде, что мыслями к чуду невольно склоняемся мы.
И в этой шумящей, вращающей мир амальгаме листвы пятипалой, резной, уходящей во тьму, душа воспаряет высоко как будто бы в храме и Богу возносит хвалу, и не только ему.
12 октября 1999
Не слишком дорого ль берёшь...
Не слишком дорого ль берёшь, судьба моя лихая, за эту боль, за эту ложь, что мы зовем стихами?
Что в них? Всего лишь пустячки. Занятье одиночки. Все эти буквы и крючки и рифм литых звоночки.
Всю жизнь на скрипочке играй с печалью и любовью, за этот ад, за этот рай плати своею кровью.
И вот финала сладкий миг выводит стих на сушу... Ты отразил в нём целый мир, но душу, брат, но душу?
20 августа 1999
Слова солгут, а листья промолчат...
Слова солгут, а листья промолчат, по ним пройдётся оторопью шорох. И не стихи над миром прозвучат, а ночь земли в наплывах и повторах.
И будет тьма дышать по сторонам, египетская, зыбкая, глухая, и птица, человечески вздыхая, об изначальном вдруг напомнит нам,
о той поре, когда наш зыбкий мозг — не человека, а покуда зверя — сжимался в страха слипшийся комок и в мира щель заглядывал, не в двери.
Вокруг него кипела жизнь и смерть, но смерти было боле, много боле. И он рискнул, и он решил посметь открыть шкатулку знания и боли.
И нам теперь не выйти из пике, и нам лететь по гибельным орбитам, и говорить с природой на забытом, из самых недр идущем языке.
30 мая 2000
Ты ли, родина?..
Ты ли, родина? Эти кривые жесты улиц, лежащих окрест, и двуногие полуживые, и сознанья мучительный крест, этот свиток печальных событий, окаянных и гибельных дней...
Чем униженней ты и забытей, Русь моя, тем на сердце больней.
Ты ли это в одеждах потёртых подношенье сгребаешь в суму со слезой, закипающей в горле, приживалка в своём же дому?
Ты ли это глаза опускаешь под хулу или ропот хамья?.. Ты ли, родина, ты ли, святая, страстотерпица, лебедь моя?..
Не копи ни обиды, ни злости, ибо ты, как надежа, чиста... Под тобою — сынов твоих кости, над тобою — господни уста.
28 апреля 1997
Всего лишь вздох, а он — синоним слова...
Всего лишь вздох, а он — синоним слова. Всего лишь взгляд — и ни к чему слова. Я — выкормыш уюта городского, а ты – оттуда, где поёт трава.
Нет сходства в нас, но множество различий, и наша встреча — замок на песке. В тебе поют сквозняк и щебет птичий, а у меня одни стихи в башке.
Но в тихий час, когда роятся звуки и пьют нектар с ладошки чабреца, я ощутил, как много могут руки сказать о том, что не прочесть с лица.
И я теряю свой угрюмый имидж, и воздаю твоим губам, словам в том странном измеренье, где одни лишь подобны мы крылатым существам.
И мир вокруг становится отчасти похож на рай, к любви благоволя… И мы не знаем, что за это счастье нам жизнь ещё предъявит векселя.
18 июня 2003
Много ль нужно тебе...
Много ль нужно тебе — прикоснуться к теням золотым, в базилике ветвей затерять обветшавшую душу, ибо жизнь — эфемерна, она семантический дым, сквозь сознания жерло плывущий куда-то наружу.
В словаре сентября есть лексический слой золотой — в нём по воле небес дерева обретают сознанье и глаголют о том, что увиделось им за чертой, облекая в стихи драгоценные воспоминанья.
Аквилегий коробочки тихо гремят на ветру, погремушками сумерек тени резные пугая… Всю-то жизнь мою сердце тянулось к любви и добру, всё-то сердцу мерещилась доля другая.
Приближается вечер, как путник усталый к корчме. Аполлон распрягает коней у колодца земного. Я всегда нереальное нечто лелеял в уме и поверить готов, что душа возвращается снова в виде птицы ли, бабочки (форма вторична!), жука, нам даруя надежду на то, что не столь уж нелепо мы транжирили дар, ибо наших стихов облака, оперённые сердцем, тождественны свету и небу.
Пусть порою казалось, что в мире я вовсе один, и душа не всегда ощущала присутствие Бога, — дай минуту на сборы (не более), мой Господин, — по сравнению с вечностью, это, конечно, немного.
Евгений Ильич Тищенко родился 18 сентября 1954 года в Краснодаре в рабочей семье. Окончил десятилетнюю школу. До службы в армии работал на вагоноремонтном заводе трамвайно-троллейбусного управления маляром. Далее — курсант учебного подразделения в г. Грозном и служба в понтонно-мостовых войсках Группы Советских Войск в Германии в г. Дрезден (младший сержант). После армии — многочисленные поиски себя в качестве столяра, киномеханика, консультанта Общества охраны памятников, редактора крайкинопроката, журналиста, диджея, кульпросветработника. Параллельно с работой заочно учился в Кубанском государственном университете по специальности Русский язык и литература.
Первые стихи, первые «попытки овеществить себя в слове», по словам поэта, относятся к 16 годам. В 1979 году — участник краевого литературного семинара; его стихи были отмечены в «первой девятке». Позже сам неоднократно был руководителем краевых поэтических семинаров — руководителем не только точным в оценках, но и объективным, тактичным и доброжелательным.
Публиковался в газетах «Комсомольская правда», «Литературная газета», «Трибуна», журналах «Звезда Черноморья», «Кубань» и др. Автор следующих лирических сборников: «Пасынки земли», «На расстоянии сердца» (1996г.), «Белый блюз» (2002 г.), сборника иронической поэзии «Холостяцкий синдром» (2002 г.) и сборника литпародий «Мелодия для кальсон с огурцом», изданной под псевдонимом Евгений Таманский (2003 г.).
Работал литконсультантом при Краснодарском краевом отделении Союза российских писателей. Член СРП.
Последнее место работы — охранник частной фирмы. Трагически погиб при исполнении служебных обязанностей, защищая чужое имущество, от рук вооружённых подонков.
Не забыть
Вот уже четыре с лишним года, как Жени нет. Пятый год мы живём без него. Надо ли говорить, как его не хватает родным и друзьям, к которым я, наверно, имею право себя причислять. Формула «незаменимых людей нет» цинична и нелепа. Напротив — нет заменимых. Незаменим каждый. Но особенно — когда ушедший ярок и уникален: тогда образовавшаяся с его уходом «чёрная дыра» заметна не только в жизни его близких.
«Я вплетён в узлы судеб. Страшно шевелиться…» — написала когда-то в юности поэт (не люблю слова поэтесса) Олеся Николаева. Евгений Тищенко был «вплетён» во столько различных «узлов», что после его ухода ткань, любовно сплетённая им, стала просто расползаться. Фактически прекратила существование Творческая лига Кубани — Женино детище. То есть мы продолжаем писать — каждый сам по себе — и радоваться друг другу при встрече, но единого организма, который звался Лигой, больше не существует. Связь распалась. И всё-таки — всё-таки скорбь о Лиге не сильнее скорби о самом Жене. Таких больше нет. Он был единственным.
Мы познакомились давно, в 1979 году, на нашем первом краевом литературном семинаре. Из всех участников-поэтов жюри отобрало девятку «лидеров», мы были в их числе — нас обсуждали в первый день семинара. Не заметить и не запомнить Женю было невозможно: высокий, красивый, держащийся с истинно аристократическим достоинством…
Потом время от времени мы встречались на различных поэтических «посиделках», сначала просто здоровались и перебрасывались парой слов, как добрые знакомые. Позже, кажется, в 90-м, мы встретились на поэтическом форуме в Майкопе — уже как старые приятели. Потом Женя придумал Лигу. И позвал, в частности, меня.
Честно говоря, поначалу я не знала, как реагировать. Мы знали друга не так уж близко — не собирается ли, думалось мне, новорожденная Лига стать оппозицией по отношению к Союзу писателей? Не будет ли с моей стороны вступление в Лигу неким «двурушничеством»? Я поделилась сомнениями с председателем нашей краевой организации Союза российских писателей Виктором Домбровским — тоже, кстати, одним из той лидирующей девятки семинара 79-го. Женю он знал не хуже меня. И вместо прямого ответа задал вопрос: «А как ты вообще относишься к Евгению?» — «В общем хорошо, — ответила я. — Правда, он кажется мне несколько… высокомерным, что ли». То, что сказал в ответ Виктор, я запомнила дословно: «Да, он высокомерен — в лучшем, первоначальном смысле этого слова. Он мерит поэзию высокой мерой. Он подходит с высокой меркой и к другим, и к себе».
Появление Лиги председатель СРП приветствовал — он понял Женины замыслы, очевидно, лучше, чем я. Понял, что конфронтации между Союзом и Лигой не будет. И действительно, Женя не собирался ни с кем ссориться и никого не хотел ссорить. Напротив, Лига объединяла творческих людей независимо от их принадлежности к тому или иному союзу. Более того, большинство из них не были членами творческих союзов — некоторые, впрочем, стали ими впоследствии. В том числе и сам Женя — он долго не хотел вступать в Союз, отмахивался от предложений, предпочитал быть «поэтом, который сам по себе». Потом всё-таки дал себя уговорить — только потому, что надеялся: статус члена Союза поможет ему достучаться до чиновников, способных как-то помочь его самозабвенной общественной работе. О личных «дивидендах» он не думал — только о своей возлюбленной Поэзии…
Желание — или потребность — писать стихи свойственны тысячам. Но далеко не часто случается, что поэзия для человека перестаёт быть просто видом приятного досуга и средством самовыражения — а становится поистине жизнью и судьбой, да простится мне пафос этих слов. Евгений Тищенко — это тот нечастый случай, когда понятия «поэт» и «человек» неразъёмны и почти тождественны. И проявления этого феномена «слияния» были необычайно многообразными — от собственно творчества до граничащей с подвижничеством деятельности на ниве кубанской поэзии. Создание Лиги, организация творческих встреч, вечеров, фестивалей, поездки в отдалённые уголки края для знакомства и консолидации краевого творческого процесса — это далеко не все, что сделано поэтом. Женя вел огромную, неоценимую и совершенно бескорыстную работу. Он ездил по городу и краю — за свой счёт! — налаживал творческие связи, выискивал в «глубинке» талантливых людей, вводил их в Лигу — и опекал, помогал, пытался добиться публикаций, старался, чтобы на местах, на родине, их заметили и помогли им.
А какими трудными и какими интересными были встречи, точнее, занятия Лиги в Краснодаре! Трудными для Жени: всякий раз ему приходилось выискивать, «выбивать» место для наших встреч — далеко не всегда ему шли навстречу. Деловым людям эти встречи казались, как видно, блажью, прихотью. Доходов Лига не сулила — что было взять с поэтов? — следовательно, коммерческого интереса не представляла. Тем не менее, мы всё-таки встречались — поклон тем, кто всё-таки откликался на Женины просьбы. Чаще всего наши встречи проходили в библиотеке Дома офицеров.
А захватывающе-интересными они были — для нас. Не только серьёзные разговоры о поэзии велись тут. Женя был неистощим на выдумку — каких только заданий и конкурсов, весёлых и серьёзных, он не затевал! И какими вдохновляющими, побуждающими к работе были эти выдумки… И во всех конкурсах он непременно участвовал сам — «задавал планку».
«Евгений Тищенко был настоящим Поэтом, поэтом с большой буквы, — пишет Татьяна Шкодина, одна из первых и постоянных «лиговцев». — Мне даже странно писать это жуткое слово «был». Когда я в сотый раз перечитываю его стихи, явственно слышу его голос. Больше года я не могла заставить себя удалить его имя из своего телефона. Потом смалодушничала — удалила. Слишком уж больно было сознавать, что я никогда больше не смогу ему позвонить. Для меня Евгений был не просто коллегой по перу и другом — он был моим Учителем, он вдохновлял своими стихами и своим отношением к поэзии — после общения с ним рука сама тянулась к бумаге. Он буквально дышал поэзией, жил ею. Только благодаря ему существовала Творческая Лига Кубани. Евгения больше нет с нами. Но пустоту, которая образовалась в поэзии и в наших душах с его уходом, невозможно чем-то заполнить».
В работе Союза российских писателей Женя тоже участвовал — даже ещё не будучи его членом. Мне посчастливилось несколько раз вместе с ним руководить поэтическими секциями на молодёжных литературных семинарах, подобных тому, на котором познакомились мы сами. С ним очень хорошо работалось. Возможно, потому, что у нас почти не возникало разногласий — наши вкусы и взгляды, по счастью, совпадали. Кроме того, истинным удовольствием было смотреть и слушать, как Женя ведёт семинары. Его критика могла быть едкой, остроумной, пронзительной — но он всегда был точен, справедлив, доброжелателен и изумительно интеллигентен. Он щадил самолюбие новичков — но при этом не терпел цинизма и пошлости…
И, конечно, он писал стихи — писал запоем, действительно жил поэзией. «Поэт — всего лишь проводник музы´ки мировой» — так точно, афористично охарактеризовал Евгений Тищенко роль поэта вообще, и всем своим творчеством подтверждал это. Он был «проводником» тонким и чувствительным — и, продолжая «физическую» метафору, проводником высокого напряжения. Его музыкально-поэтический слух улавливал тончайшие тона и обертоны родного языка, а зрение — едва различимые штрихи и оттенки. Оттого так богата его цветовая и звуковая палитра, так точны и небанальны эпитеты, так естественно звук перетекает в настроение — что, собственно, изначально роднит поэзию с музыкой. Он писал в традиционной манере, его лирика классична, даже порою изысканна — но это не кокетливый эстетизм, а впитанная душой и речью культура языка плюс чувство прекрасного, развитое литературным образованием и богатым знанием российской поэзии. «Минорный лирик» — так оценивал он основное своё «амплуа». Однако, говоря о лирике, совершенно невозможно не упомянуть о других, наверно, не менее любимых поэтом жанрах: иронике и пародиях. Жанры это сверхтрудные, не многим поэтам «дающиеся в руки» — но ещё реже поэтам удаётся сочетать служение лирической музе — и дар юмориста. Евгению Тищенко — удалось.
Впрочем, о том, каким он был поэтом, расскажет эта книга. Никто не может сказать о поэте лучше, чем его стихи.
Завершить это грустное повествование о Поэте хочу стихами Веры Ермак — ещё одной «лиговки», которой по долгу дружбы и службы пришлось как журналисту писать для газеты некролог Евгению Тищенко.
Когда ты пишешь другу некролог, Почти что ничего от слёз не видя, То кажется, что смертью занемог Весь этот мир... Поди, скажи планиде, Что ты б такого в жизни не хотел — А кто тебя послушает??? Так вышло... Пей горечью отмеренный удел!
Закон судьбы... Попробуй-ка — «что дышло, Как повернёшь...» Куда тут повернуть?! И у кого на это хватит силы? Полночной тьмой наполненная суть Ещё чернее холмика могилы, КАК БОЛЬНО... Так, что кругом голова... И кажется, что это — просто снится...
...И сгустками срываются слова, Расплескиваясь кровью по странице...
Я глубоко убеждена, что для «семинаристов», которых он напутствовал, а тем более для «лиговцев» творческое общение с Женей было значимым куском жизни, а Женин уход — печальная веха в их собственном пути… Но и для тех, кто познакомится с его стихами уже после его жизни, это будет прикосновением к истинной поэзии. Открытие Поэта — и, может быть, открытие себя самого…
Л. Сирота
* * * Честно сказать, его мало волновало, что думают о его стихах — он сам себе был самым главным критиком. Он так много писал, совершенствуясь с каждым стихом, оттачивая своё перо, что порой казалось, будто доказывал что-то себе. Самым близким поэтом по мироощущению для него был Георгий Иванов (он даже как-то отождествлял себя с ним). Что касается его характера, Женя был очень замкнутым, сдержанным, глубоко погружённым в себя человеком. Он так самоотверженно служил Поэзии, что абсолютно был убеждён, что все пишущие должны без остатка отдаваться Музе, совершенствоваться, как он — невзирая на семью, быт, работу, усталость. Он искренне расстраивался , когда одарённые поэты не двигались, не работали над стихом, как мог сподвигал, помогал. Так и возникла идея о Лиге.
Свой талант Женя открыл «случайно»! На выпускных экзаменах пошутил с учительницей и сказал, что напишет сочинение «хоть в стихах». Написал, чем удивил весь пед. коллектив. Ведь Женя был заядлым книголюбом, но тогда поэзии в руки не брал (фантастика, приключения, исторические повести — вот без чего он жить не мог). Потом, когда служил в армии, «смеха ради» писал за друзей «любовные послания» девушкам. Там-то и почувствовал вкус к слову, к творчеству. Вернувшись из армии, загорелся желанием поступить в Кубанский государственный университет на филологический факультет.
* * *
Когда Женя вернулся из армии (1975-76), он не сразу поступил, надо было работать, помогать родителям. Отчим устроил его в трамвайное депо красить днища у трамваев. Если быть краткой, то Женя испробовал много рабочих профессий, даже несколько лет работал сапожником. Но его утончённая натура взбунтовала и он всё-таки поступил в университет на заочное отделение. Там занялся литературой и, конечно, поэзией серьёзно. Думаю, что он открыл себя именно там, как говорится, нашёл себя. Первые стихи, проба пера, родом из студенчества (начало 80-х). Обучение в КГУ дало возможность работать в культуре, где он только не работал! И в кинопрокате, и в комитете по охране памятников, и в краевом методическом центре, зав. каким-нибудь клубом. Но патологическая независимость, несгибаемость перед начальством, отсутствие всяких авторитетов и к этому ещё острый язык, неординарный ум, потрясающая эрудиция — делали своё дело — никому не нужен бунтарь-насмешник, который на раз-два мог лишить любое начальство спокойствия и собственного авторитета в глазах служащих. Женя не любил рассказывать о своей жизни, он говорил только о литературе, да о политике, переживал за народ, ругал власть.
Мы познакомились с Женей в 1991г., ему было 37лет, а мне 23. Тогда я заканчивала тот же филологический факультет, но увлекалась не поэзий, а психологией. Наши пути пересеклись в книжном магазине — я покупала книжечки стихов Набокова «Ангелом задетый» (было любопытно, неужели этот развратник может писать стихи, его «Лолита» для меня была пошлостью). Девушку со стихами в руках Женя пропустить не мог! Завязался умопомрачительный роман, и через два месяца закоренелый холостяк сделал мне предложение в Анапе на Чёртовом колесе (на самой высшей точке над уровнем моря!), правда, дал один круг на обдумывание. В конце 1992 родился Женечка-младший, время было трудное, перестройка, Евгений делал всё, чтобы мы не нуждались… Тут уж было не до стихов. Постепенно жизнь наладилась (1995), мы купили отдельную квартиру, и тут его прорвало. Он писал «запоем», не выходя из-за стола по 12 часов.
В 1996г. родилась первая книга «Пасынки земли» — отклик на Чеченскую войну. Каждый день своей жизни Женя работал над стихами. Муза приходила к нему, едва он садился за стол. Книги мы издавали за свой счёт, поэтому о большом сборнике он мог только мечтать… Большая книга появилась на белый свет, да только без него. Я долго вынашивала эту книгу, мечта о ней не оставляла меня все эти годы. Ведь, Книга должна быть такой, чтобы понравилась ему. НЕ случайно картина на обложке книги — его любимый пейзаж — вид на «кораблики» с крыши сарая старой дачи в Туапсе…
из писем Людмилы Тищенко
P.S.
Вот такой получилась эта страница, не хочется разбавлять её никаким лишним или неуместным словом, спасибо всем, кто прочёл, кто оставил отклик.
Ещё раз спасибо тебе, Ли. Женя этого заслуживает. И при жизни заслуживал, но - не получилось... Горько. Хорошо, что у тебя на других страницах есть и ныне живущие прекрасные поэты - пусть их читают и ценят при жизни, чего Жене почти не довелось. За пределами нашего края его практически не знали. А интернет тогда для нас ещё не был повседневной данностью. Но пусть хоть так. Лучше поздно, чем никогда. Поэзия должна жить.
Хочу выразить большую благодарность тому человеку, который дал нам возможность, насладиться чтением этих прекрасных строк.Какой поэт! Как жаль что такие люди уходят от нас!!!
Трогательные, прекрасные стихи. Как хорошо, что о Евгении Тищенко узнает все больше и больше людей. Настоящий поэт, прекрасный человек... С удовольствием посетила эту страничку, спасибо.
Спасибо тебе, Ли, за эту страничку... Ты делаешь важное и нужное дело... Уже давно зачитываюсь стихами Евгения... Это настоящая Поэзия и она должна жить... в умах... в сердцах...
Спасибо, Лилианна Память об этом человеке Должна жить в людских сердцах, Как пример самозабвенного, светлого Служения красоте, искусству, настоящему И вечному.
Огромное спасибо за эту страницу! Невероятно радостно, что Женя всё больше "расходится" по интернету, расширяя круг своих читателей и почитателей. Но невольная горечь примешивается к радости: эх, кабы при жизни!
